Профессор Патрик де Лобье, Гос.Универ. Женева.
В энциклике Adeo nota от 23 апреля 1791 г., направленной епископу Алерьяно в связи с присоединением графства Авиньонского к Франции, папа Пий IX упомянул о "17 статьях о правах человека,.. столь противных религии и обществу" (1). За месяц до этого в кратком послании Quod aliquantum, адресованном кардиналу де Ларошфуко, архиепископу Экса и другим архиепископам и епископам в Национальном собрании Франции(2), позиция папы была высказана более подробно и в суровом тоне:
"В качестве права человека установлена абсолютная свобода, которая не только дает право не заботиться о религиозных убеждениях, но и позволяет безнаказанно думать, говорить, писать и даже публиковать касательно религии все, что способно придумать самое расстроенное воображение: право чудовищное, однако, по мнению Собрания, оно логически следует из равенства и свободы -естественного состояния человечества. Но что может быть более безрассудного, чем установление в обществе такого равенства и такой необузданной свободы, которая подавляет разум - самый ценный дар, полученный человеком от природы, и то единственное, что отличает его от животных?"
Далее мы читаем:
"Что же это за свобода мыслить и действовать, которую Национальное собрание дает человеку в обществе в качестве неотъемлемого и естественного права? Не противоречит ли это химерическое право правам всемогущего Творца, которому мы обязаны жизнью и всем, что у нас есть?" (3)
Приговор был окончательным, и речь в нем шла не только о Гражданском уставе для духовенства, но, как мы видим, и о принципах "Декларации прав человека". Чтобы понять эту позицию Учительства Церкви, надо учитывать, в каких условиях составлялось это памятное заявление и почему все это случилось во Франции на исходе XVIII века.
Мы расскажем сначала о положении во французской Церкви накануне революции, а затем о сути приговора, вынесенного Римом.
На закате Старого режима влияние Церкви во французском обществе было огромно; политическая и частная жизнь протекали, можно сказать, под ее патронажем, а образование и благотворительная деятельность были целиком в ее ведении. Только первое сословие могло с 1560 г. периодически созывать свои собрания. Духовное собрание имело право обсуждать вопросы веры и принимать решения о финансовых средствах, безвозмездно передаваемых государству. Епископы назначались по предложению короля, который в XVIII в. выбирал их почти исключительно из представителей дворянства и даже высшей аристократии. В результате возникали настоящие удельные владения таких семей, как Роган, Ларошфуко, Талейран, Шампион де Сисе, Кастеллан, Бриенн, Берни. В 1789 г. только один из 136 епископов был незнатного происхождения и еще 4 из неродовитого дворянства. Три четверти были из старинных дворянских родов (ранее 1400 г.), и 56 епископов получили сан по принципу семейственности. Около четверти епископов принадлежали к 13 семьям. В 1789 г. четыре французских кардинала носили имена Ларошфуко, Роган, Берни и Ломени де Бриенн. Заметим, что все епископы были лиценциатами либо богословия (63%), либо права (27%), а в некоторых случаях - того и другого (10%). Треть из них получили образование в Париже, и практически все какую-то часть пятилетнего курса обучения проходили в столице (4). По расчетам Тэна, духовенство в целом включало около 130 000 человек, в том числе 60 000 в монашеском чине, из них 37 000 монахинь, и 70 000 белого духовенства, около 40 000 из которых были приходскими священниками. По численности первое сословие почти равно второму, оцениваемому к 1789 г. в 26-28 000 знатных семей, то есть 130-140 000 человек на 26 миллионов населения страны (5).
Таким образом, первое и второе сословие составляли 1% населения королевства, и руководители первого избирались из небольшого количества семей второго. В их руках были сосредоточены власть и богатство. На вершине этой очень невысокой пирамиды находился король:
"В 1789 г. для значительной части французов почитание королевской власти было еще как бы второй религией, и духовенство тоже этого не избежало. Королевская власть, на протяжении веков тесно связанная с религией в качестве ее официального покровителя, почти разделяла ее святость" (6).
Именно король назначал епископов и раздавал должности и доходы. Он должен был помнить о своем обещании защищать Церковь и приносить ей пользу, а не пользоваться ею. Людовик Святой и его внук Филипп Красивый олицетворяли, каждый по-своему, эти два подхода, а их преемники находились где-то между двумя полюсами. Людовик XVI, по своей религиозности, несомненно, близок Людовику Святому, но за ним замечали неприязнь по отношению к прелатам, нередко отличавшимся чрезмерной светскостью. Так, свой отказ от дальнейшего вмешательства в дела цензуры он сопроводил следующией пометкой на полях доклада, поданного духовенством: "Уважение к любому сословию может основываться лишь на его добродетелях" (7).
Различие между сферой гражданского и религиозного было тогда довольно расплывчатым, и в конце XVIII в. заметен рост числа "епископов-администраторов" -таких, как Дийон (Нарбонна, а затем Тулуза), Сисе (Бордо), Буажлен (Экс) и Бриенн (Тулуза, затем Санс) - в отличие от "евангельских" епископов, как например, Бомон и его преемник в Париже Жюине, Ларошфуко (Руан) и Ле Фран де Помпиньян (Ле Пюи и Вьен). Назначение Шарля-Мориса де Талейрана-Перигора в Отен (ноябрь 1788) было случаем исключительным, но симптоматичным. Это решение, принятое под давлением его семьи, в результате продемонстрировало талант Талейрана как администратора, представлявшего духовенство (1780-1785), и в то же время явное отсутствие у него набожности.
О белом духовенстве, как правило, бедном, можно судить по революционным испытаниям: подсчитано, что немногим менее половины приходских священников принесли присягу и несколько более половины из этих последних сложили с себя сан, причем число женатых священнослужителей достигало примерно 6000 (8). Последняя цифра соответствует 10% приходских священников, тогда как число сложивших священство как будто бы составляет около четверти. Однако множество тех, кто принял присягу, сделали это по неведению или из тактических соображений, не помышляя об отступничестве. Если от 10 до 25% клира оставили приходы, следовательно, более трех четвертей от общего их числа остались на местах; учитывая страшную тяжесть испытаний, это слишком много. Как отмечалось, материалы Генеральных штатов не позволяют говорить о какой-либо враждебности в отношении религии и самой Церкви. Поворот произошел после того, как Рим в 1791 г. отверг Гражданский устав для духовенства.
Монашество, численность которого за двадцать лет (1770-1790) уменьшилась примерно на треть, переживало тяжелый кризис. Лечение, предложенное архиепископом Тулузским Бриенном, председателем комиссии по делам монашества, созданной решением короля в 1766 г., оказалось губительным. Монсеньор де Ло, архиепископ Арльский и будущий мученик, в 1780 г. предсказывал, что духовный кризис наряду с реформой, подготовленной в комиссии, могут привести к исчезновению монахов при жизни одного поколения. Он заключил свой доклад такими словами: "Монашество во Франции стоит на краю могилы"(9). Среди основных причин отмечался упадок учености. Иезуиты, интеллектуальная миссия которых имела важнейшее значение, попали во Франции под запрет с 1764 года; тогда их в королевстве было 4 000. В 1773 г. орден, насчитывавший 20 000 членов, был распущен.
Сорбонна, епископы и духовное собрание не остались безучастны к нараставшему безверию.
Итак, епископы не удовольствовались осуждением чужих сочинений, и духовное собрание подготовило тексты для просвещения верующих, например, Разъяснение об опасности безверия (L'Avertissement sur les dangers de 1'incredulite, 1770) и Разъяснение о преимуществах христианской религии (L'Avertissement sur les avantages de la religion chretienne, 1775). После изнурительной борьбы с янсенизмом особого признания удостоился культ Святого Сердца, горячими сторонниками которого были иезуиты. В январе 1765 г. Рим по просьбе королевы одобрил этот культ, поддержанный духовным собранием. Пример Вандеи показывает, что он проник в народ с XVIII века.
Большинство христианского народа состояло из крестьян и нисколько не было затронуто безверием, шедшим из верхов общества, но впоследствии целые области подчинились дехристианизации безо всякого сопротивления.
Французской Церкви недоставало подлинной свободы перед лицом монархии, которая ее контролировала благодаря галликанству, лежавшему на ней тяжелым бременем. К тому же, в интеллектуальном плане, поражает отсутствие талантов, словно ставших исключительным достоянием противников Церкви, в отличие от века Паскаля, Боссюэ и Фенелона.
Перед лицом Вольтера, Руссо, Дидро, д'Аламбера не оказалось умов, способных оказывать такое же влияние. Светские авторы, как правило, враждебно относились, если не к религии, то, по меньшей мере, к католичеству. И это в тот момент, когда глубокие перемены в умах потребовали новых идей. Однако воспитательная роль Церкви была огромной, ее противники выросли в ней, и многие даже принадлежали к духовенству. Благородные идеи, несомненно христианского происхождения, становились в руках противников Церкви страшным оружием, которое они обращали против нее, исступленно отрицая ее сверхъестественную природу. Подобно тому, как это было в эпоху Возрождения, появилось предчувствие политического и культурного краха, но великие богословы и одаренные писатели-католики отсутствовали.
Учредительное собрание состояло на четверть из духовных лиц, а Декларация прав человека стала реальностью "в присутствии и под знаком Высшего существа' (из преамбулы), что во владениях Христианнейшего Короля звучало несколько туманно и скорее годилось для масонской ложи.
Масонство, осужденное папами, но набиравшее своих членов из церковных и аристократических кругов, расстелило по всей Европе, и особенно во Франции, покрывало философской и рационалистической пропаганды.
И далее A.Latreille пишет:
"Оно [масонство] не было создано для этого, но пришлось в самый раз, как зеркало, которое, отражая пламя огненной печи, собирает его в пучок лучей. Оно подготовило благоприятную атмосферу для идеи естественной религии, которая противостоит Откровению, отрицает благодать и освобождает человека от церковного подданства. Эта идея отвечала сокровенным устремлениям того времени и не получила опровержения со стороны католичества - ни в усилиях богословов, ни в здоровой религиозной жизни " (10).
Рим осудил "Декларацию прав человека", поскольку намерения ее авторов казались ему подозрительными, и в этом плане его недоверие было совершенно обоснованным. К тому же Церковь во Франции оказалась уязвимой из-за своего галликанства и словно выдохлась после столетней борьбы с янсенизмом. Она утратила свой миссионерский и мистический заряд, позволявший ей глубоко влиять на социальную и культурную жизнь в предыдущем веке. Успехи классического века, конечно имели свои пределы, в частности из-за того, что мощный духовный заряд не имел соответствующей опоры в церковной доктрине. Противостояние - менее надежная основа, нежели учение. XVII век отмечен огромными лакунами, возникшими во время религиозных войн, и, в результате этого, расстройством христианства. Боролись с ошибками, сражались с политическим и социальным распадом. Отсюда - слабость, проявленная, когда понадобилось ответить на вызов, брошенный новой эпохой, в известном смысле такой же новаторской, как и Возрождение.
Успехи Церкви на протяжении ее долгой истории привязывают ее к определенному времени, но время отличается тем, что оно проходит. А рождение новых времен, как правило, дается нелегко учреждению, состоящему из людей, которые сами откликаются на зов Божий. Несомненно, эпоха Просвещения, с ее критериями (узкими) разума, оказалась для Церкви Христовой, особенно во Франции, временем испытаний. Невиданная игра ума, захваченного критикой, словно затмила свет веры. Христианские добродетели взаимосвязаны: ослабленная вера, ложная надежда и остывшая любовь открыли путь рационализму, обмирщению идеалов и филантропии. Черпая из этих источников, "Декларация прав человека" внешне выглядела христианской, но по сути не опиралась на христианство и послужила орудием борьбы с Церковью, вызвав трагический конфликт между ценностями, христианскими по происхождению, и христианами.
Так было во все времена, поэтому важно подумать на эту тему. Сегодня Церковь защищает права человека, хотя когда-то осудила знаменитое изложение этих прав. Позиции эти противоположны, но не противоречат друг другу. Изменился не только контекст, но и умонастроение, как в самой Церкви, так и в мире, который она должна евангелизировать. Опасаясь вчера превознесения человека, отходившего в Европе, и особенно во Франции, от духовного христианского наследия, она не противоречит себе сегодня, превознося человека как путь к Богу. В пути важно не столько место, сколько направление движения. Заметим здесь же, что эти новые взгляды порождены не только переменами вне Церкви, но также и внутри нее. Как известно, христианская Церковь постоянно развивается, и христиане в различной форме передают хранимое ими великое послание. Бывает, что главным препятствием на этом пути становится их слабость, но и выдающиеся свидетельства веры также могут породить трагические провалы. Повторяя путь своего Создателя, Церковь навлекает на себя ненависть мира, а также приводит людей к обращению в веру. Французская революция стала для французской Церкви (и тем самым для Церкви вселенской) испытанием, которое показало, что было испорченным или просто отжившим и что шло от Бога: отступничество во всех видах и мученичество в той или иной форме. XIX век начался в 1789 г., но начатый им период продолжается и в наши дни, даже если иногда нам кажется, что конец его близок. Это время массового обмирщения и испытания для Церкви, ожидающей нового расцвета, но не в виде триумфальных шествий, а более скромно, как в праздник Вербного воскресенья.
XIX век, открывший новую культурную и религиозную эпоху, расположен под знаком двух главных идеологических течений, либерализма и социализма, на которые откликнулись с противоположными, но не противоречащими друг другу мнениями два папы. Речь идет о Пие IX (1846-1878) и Леоне XIII (1878-1903).
Возврат к списку докладов
All rights reserved © Copyright AVM 1997-2003. - Write to us